all things must pass

Объявление

новости
15.о4 — Доступен новый квест! Все желающие могут принять участие. Не забывайте об очередности в других эпизодах :з

о1.о4 — Подвели итоги марта здесь! Спасибо за вашу активность и поддержку! Вы - любовь!

11.о3 — Новые эпизоды для ММ и Хогвартса уже здесь! Продолжается упрощенный прием в честь открытия!

о8.о3 — До конца марта всех персонажей ждет упрощенный прием: всего 5 пунктов из биографии, остальное по желанию!

о6.о3 — Добро пожаловать на форум all things must pass! Мы ждем самого прогрессивного министра магии, корреспондентов новой газеты the wizaring guardian, студентов Оксфорда, а также детективов из департамента полиции!
пост от феди
она столь прелестная и очаровательная. скромная, забравшая все самое лучшее из всех поколений своего драгоценного рода. не обременена лишними украшениями и тяжелыми тканями. чистая, светлая, свежая. дышит тем духом, который ты пытаешься познать заново, любуясь картинами русских художников, вывешенных в холле твоего дома; читая русских поэтов – собрания которых хранишь в собственном кабинете; посещаешь представления русского балета – всегда в одиночестве, прихватив за собой букет белоснежных роз для примы....
[ читать далее ‣ ]

рейтинг форума 18+

1964 год. Магическую Британию потрясло никем непредвиденное событие: впервые в истории на должность министра был избран магглорожденный Нобби Лич. Несмотря на то, что Лич успел зарекомендовать себя как весьма прогрессивный общественный деятель, который начал свое правление с урегулирования конфликтов с гоблинами, нашлись и те, кто яростно выступал против его назначения. В частности Абраксас Малфой высказался о том, что занимать такой высокий пост магглорожденному неприемлемо и что никогда Британия не совершала такой ошибки...

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » all things must pass » A DAY IN THE LIFE » 12.IX.1963 vanity fair


12.IX.1963 vanity fair

Сообщений 1 страница 6 из 6

1

VANITY FAIR
"Разве в жизни всякого из нас не встречаются коротенькие главы, кажущиеся сущим пустяком, но воздействующие на весь дальнейший ход событий? (с) У. Теккрей"
12.IX.1963
Anna & Mark Usupovы

Маркуша расплачивается за карточный проигрыш сестриным вечером и, возможно, честью. Как подлинный аристократ.

[nick]MARK YUSUPOV[/nick][field1]27, pure-blood; некогда советский журналист, аферист, шулер[/field1][icon]https://i.imgur.com/IvEbjjL.jpg[/icon][status]gentleman[/status]

Отредактировано sasha weller (2022-04-11 10:17)

+2

2

Играть Маркушу учил пожилой сосед, урождённый тифлисец, дедушка Гурам. Он раскидывал шахматную доску в тени сладко отцветающей акации, такой старой, что она помнила еще царя Вахтанга, так он говорил. По правую руку от беседки мерно двигала свои воды Кура, по левую шумел пестрый базар, полный тугобоких арбузов, фиников, смоквы и золоченых дынь, криков и споров за цену. К шахматной доске дедушки Гурама стекались те, кто готов был делать ставки и держать партию. Доску эту все в городе знали и дедушку знали тоже.

По вечерам, когда смеркалось, когда тяжелые зрелые звезды рассыпались крупным жемчугом на бархатной небе, в подвале гурамова дома собирались те, кто играл в каты. В карты играли не на копейки, как там, у базара, в карты играли на голубые и зеленые банковские билеты. И Маркуша подглядывал с удовольствием, точно впитать мог азарт поединка. Только эта дуэль и равнялась тем, что прежде! Тем, о которых говорила бабка, когда стреляли с 12 шагов с завязанными глазами, и всхлипывали секунданты, и только барышни успевали предотвратить их в последний момент, как в книгах! И вовсе не как в книгах врывались в подвал разгневанные соседки и тащили своих проигравшихся мужей прочь.

У Маркуши дыхание сбивалось от этих страстей. Ему и в голову не приходило, что так деда Гурама могут и посадить. В дни детства он грелся под медвяной акацией, послушно разучивая комбинации деревянных фигур, а после уже в летние каникулы возвращался, чтобы бесконечно улавливали перемены в лице старика, когда нужно скинуть карты с громким «Очко!» или блефовать до последнего. Так к страшим классам он заметил, что у Гурама бесконтрольно подрагивают скрюченные подагрой пальцы. А на следующее лето старика уже не застал. Тогда зашел в пустой, непроданный еще дом и забрал из скрипучего, рассохшегося комода тертую и меченную на потеху для него, сорванца, колоду. На память. А шахматный футляр брать не стал. Все сражения точеных из слоновьего бивня фигур навсегда остались в маркушиной голове, абсолютно предсказуемые.

«Кто же тебя еще научит, князь?» - посмеивался дед Вартан. Бабка ругала его почем свет за антисоветчину, фыркала, гнула черные, соболиные брови - все, что осталось от ее красоты, - и заклинала «накликаешь!». Но Маркуша запомнил, как сладко и томительно звучит это «князь». Как нежно сосет под ложечкой, когда кто-то напротив катает это слово на языке и медленно, со смаком венчает тебя, дарит звук за звуком. А потом он узнал случайно - Саломэ Зурабновна обмолвилась - что дед Вартан из рода Эристави. «Ты, неужто не знал, Маркуша?» И это «кто еще тебя научит» обрело то властное и упоительное звучание избранности, равенства с другим подобным, возможность такого парения над тщетой и нищетой безграмотного равенства, что заворожило Марка таинством напряженного азарта, вина, секретности и женского исступления. И он потом - много после - понял, что все время пытается это повторить, добиться того же адреналина, паники и восторга, что испытывал 10-леткой, следящим в замочную скважину за чудными делами в чужом подвале. Но разве он признается кому-то в этом неистовом голоде? О, нет.

- Анечка! Карта никак не идет ко мне, - виноватая нотка скользнула или послышалась. Виноватым Марк Сергеевич выступать не любил. Обвинителем - да. Он потер влажные ладони. Потом беспомощно - виски. Аня, неестественно благоуханная и жаркая после танцев, воздушная в новом антисоветском платье, зашла в комнату, куда брат отозвал ее от музыки и поклонников для короткого разговора, и теперь отражалась в люксовых английских зеркалах.

- А ты красавица! Красавца сегодня, Аня!  Как никогда. В платье из ЦУМа ты бы никогда не была так хороша!
Вспотел, и горячая сорочка омерзительно липла между лопаток, на висках вздыбились черви вен. Взгляд у Маркуши плавал не то от выпитого шампанского, не то от прикосновений Франца, от того, как мысок чужого дорогого ботинка скользит вверх от лодыжки, и властная ладонь накрывает пальцы с веером так и не сданных карт. Незачем их сдавать, они не покроют расклад немца. И предложение у него для проигравшего блестящее, но недвусмысленное, а Маркуша - несмотря на все дыры своей репутации - в такому никак не готов.

- Пригласите Анечку, - отвечает он на ухо Дитриху, близко и как будто даже пригласительно, заманчиво, эдак, склоняясь к чужой скуле над столом. – Будете слушать ее голос и думать обо мне весь вечер. Ни одна репутация не должна пострадать.

А вот это уже угроза.  Мало того, что Дитрих человек одиозный, прослыть еще и мужеложцем ему не захочется. Но угроза – всегда палка о двух концах. Черт знает, как далеко он готов будет мстительно зайти с девочкой. С другой стороны… Нико не захочет политического конфликта. И стоит Францу зайти далеко, как можно будет требовать у немца компенсации. Скандал с фашистом и советской переводчицей может быть фантастический! Анечку Маркуше не то чтобы не жалко... Жалко! Но сейчас он в том азарте и той эйфории, ради которой играет, и нет ничего важнее этого! Ни кокаин, ни морфий, ни водка не могут дать ему этого блаженного движения шаг от шагу по тонкому канату над пропастью.

- Спаси меня, дорогая! – падать на колени ему так же легко, как местечковому Ромео в театральной пьесе в совхозе: только пыль летит между старых досок немытой сцены. – Помоги нам! На этот раз мне не выбраться!

Хватает сестру за руки, целует бешено, заполошно нежные ладони, утыкается в них обреченным, полыхающим лицом.

- Я столько раз просил у тебя прощения, но помощи - никогда! Прости меня в этот - последний! 10 тысяч фунтов нам с тобой никогда не отдать, Анечка! Только один ужин! Один ужин с Дитрихом! Видела его? Он же славный! Такой обходительный! Он лишь желает пригласить тебя на ужин в уплату этого долга! 10 тысяч! Глупец! Слепой! И взгляда твоего не стоят эти 10 тысяч! Но взгляд нас спасет! Один взгляд! Один вечер, Анечка! Иначе... Только представить что нам грозит и здесь, и на Родине!

Ах, если бы Анечка была игривой и легкомысленной, как проще ему бы было! Как хороши они были бы вместе! Но чистой и неприступной, она стоит куда дороже!

[nick]MARK YUSUPOV[/nick][field1]27, pure-blood; некогда советский журналист, аферист, шулер[/field1][icon]https://i.imgur.com/IvEbjjL.jpg[/icon][status]gentleman[/status]

+6

3

Через четыре дня мы с Марком и нашей делегацией отправимся в Лондон. Наше начальство начинает на какие-то вещи закрывать глаза, дает нам время насладиться последними днями в Лондоне. Прием прошел на славу, и вот мы везем в Москву подарок наших британских коллег: подлинный дневник Льва Николаевича Толстого, в котором он описывает свою жизнь волшебника, пересмотревшего отношение к магии. Нас хвалят, мы постарались на славу, Фролов даже меня похвалил лично, чего вообще никогда не происходит. Я отчего-то успокаиваюсь. Мы сделали это, мы справились. А ведь никто не верил. Наша делегация вся состоит из молодых дипломатов, которым доверили что-то, по их мнению, совершенно неважное: культурную часть. Но это было невероятно важно. Показать, что у нас может быть что-то общее. Может быть, образ советского человека стал бы для наших британских партнеров более...человечным. Мы ведь многим похожи.

Кто-то даже слишком похож.

Пью шампанское и украдкой поглядываю на своего брата. То, как он выглядел, как общался...если бы в шестьдесят первом году эту статью не отменили бы, сел бы за преклонение перед Западом. Надеюсь, что просто никто не донесет. А если кто-то попробует...что ж, в том что я всегда где-то неподалеку есть свои плюсы: мне тоже есть, что сказать. У Женьки, вон, интрижка явно с одной ирландкой из Министерства, а в Ленинграде жена с ребенком ждут. Ну а Денис, закуривая сигарету, пьет уже второй стакан шотландского виски и танцует под музыку местных музыкантов. Как там зовут этих ребят...The Beatles, кажется? Говорят, их новый министр сделал так, что маггловское регулярно на волшебном радио звучит. И это новшество, это революционно. Затягиваюсь сигаретой и усмехаюсь. У нас никогда не было разделения, всем Союзом слушаем одно и то же. А для них - новшество, вот оно как.

- Ладно, Тайлер, учи уже, как вы танцуете! - восклицаю я, потушив сигарету в пепельнице, выполняя все движения, которые мне показывает мне Джон. Мне кажется это нелепым, невольно начинаю смеяться. Либо шампанское в голове ударило, не знаю.

Вечер становится тише. Часть гостей ушла в другую комнату играть в карты. Поднимаю глаза, вижу Долохова-младшего, моего брата и человека, который сильно старше, чем все здесь. Взгляд у него мерзкий, неприятный, вижу что Марку рядом с ним как-то некомфортно. Наклоняюсь к своему новому британскому знакомому:
- Джон, а это кто?
Вижу, как меняется в лице мой новый знакомый. Недовольно фыркает:
- Твой брат - псих, если пригласил его. Франц Дитрих, чертов фашист недобитый.
Джон начал рассказывать. И то, что он рассказал про Дитриха, заставило меня невольно вздрогнуть. Марк, наверное, просто не знает. Он бы не сел с таким человеком за один стол. Не после того, как отец погиб во время войны. Не после того, что эти сволочи сделали с нашей страной.

Марк делает мне комплименты и заставляет меня улыбаться. Но комплимент его настолько антисоветский, что порой страшно.
- А потому что нечего было садиться играть, - говорю я брату укоризненно, кладу руки на его плечи, заботливо поправляю воротник. Привычка с малых лет, когда он носил форму: не выношу, когда в его внешнем виде что-то не в порядке, - скажи что ты несильно проигрался. У нас еще четыре дня, моих командировочных на двоих, боюсь, не хватит.

Но мой брат падает на колени. Целует мои руки, и во всем этом какое-то безумное отчаяние. Его слова отзывается у меня в ушах эхом. 10 тысяч фунтов. Ужин с Дитрихом. С фашистом Дитрихом. Джон успел упомянуть, чем заканчиваются ужины у Дитриха. Доказательств нет. Но говорят об этом много. И я не желаю оказываться в числе тех несчастных.

Не спеша убираю руки от его лица. Сердце колотится бешено. Как мне хочется, чтобы он пошутил. Но он не шутит. Взгляд его безумный и виноватый. Прикрываю лицо руками, провожу рукой по волосам.
- Ты мне хочешь сказать, что ты меня проиграл? - перехожу на грузинский, так как мы делали в детстве с Марком, - да все знают, что Дитрих делает с девицами после таких вот ужинов. И ты знал, черт побери, ты ведь знал, так? Ты ведь не настолько наивен, чтобы предполагать, что все ограничится ужином?

Сажусь на диван, чувствую как слезы поступают, зажмуриваю глаза. Это какой-то дурацкий сон, абсурдный, безумный, и я хочу чтобы он поскорее закончился.
- Ты перешел черту, ты этого ведь вообще не понимаешь? - говорю я все еще на грузинском, переходя на повышенные тона,-  ты чем думал, когда ставил такую большую сумму? И чего ты от меня ждешь? Ты знаешь, как я...ты знаешь ведь, что...ты знаешь.
Я не могу сказать этого. Не могу сказать, что у меня никогда не было опыта с мужчиной. Но Марк...догадывается. У нас ведь традиции, вбитые в наше сознание так глубоко, что просто так их не выкинуть. Да даже если бы был, как он может мне такое предлагать?
- Нормальные старшие братья не дают сестер в обиду, а не подкладывают ее под фашистов, которым должны денег!

Отредактировано anna dolohova (2022-04-14 19:12)

+2

4

От взгляда в провал между звезд становишься бессмертным. А Платонов

Сколько он помнил Аню, она возвышалась скалой непреступного и здравого смысла в океане его страстей. И всякий раз, натыкаясь на противоречие, виноватый и безнадежно пропавший, чувствовал, как бьется у подножия этой скалы белой шипящей пеной. Бьется в брызги, вдрызг, наотмашь. В ничто, в водную взвесь в тонком воздухе. Анечка существовала в планах таких чистых, таких простых и прямолинейных, настолько советско-патриотичных, настолько далеких от него, испорченного сказками грузинского аксакала, что пропасть эта казалась безграничной, бездонной, пока спор не обращался решением и собственническим удовлетворением снова держать ее в объятиях. Такую чистую, такую звонкую - правильную. Словно эта близость оправдывала все его мерзости, все грехи его и его слабости. Все до единой.

- Не надо было?!
Все в нем вспыхивает, вскидывается, загорается, точно слова хлыстом передергивают поперек спины, и хребтина потрескивает, выгибается на излом! Да откуда ей, наивной комсомолке знать, что надо! Она так и проведет всю жизнь, каждый вечер таская по две сумки из продмага, пока не гравитация ественным образом не стащит с нее всю кожу, пока не обвиснут эти нежные упругие грудки, остренький вздернутый подбородок, скульптурные скулы, маленькие мочки в бескучих сережках!. Она даж не понимает! Точно не видит разницы. Точно не видела фото Жаклин Кеннеди и Нины Хрущевой! Будущее, которое я могу тебе дать, и будущее, в которое ты уперлась рогами! Что уж говорить о блестящей возможности сделаться княжной Юсуповой, признанной высшим обществом Лондона, блистательной, великолепной! Беги замуж! Беги за первого встречного иностранца! Эта командировка, может быть, шанс твой единственный! Но она не поймет. Не сейчас. Аня совсем не готова, только испугается и замкнется! Маркуша отпускает ее ладони беспомощно. Прикосновение тает, связь рвется. Он откидывается, отсаживается на блаженно мягкий посольский ковер, и смотрит на сестру снизу вверх виновато, отчаянно.

- Да, не надо. Не надо было.
Дышит тяжело, дергано, точно вот-вот хрустнут ребра. Но сухо, без влажных глаз теперь слушает ее отповедь. Как виноватый, как маленький. И сдается полностью, повторяет за ней как заклинание, завороженный ее ангельской непогрешимостью.
- Не надо.

Времени Маркуша потратил изрядно, пока раскручивал Дитриха на игру и выманивал у него ставки, осторожно подыгрывая, поддразнивая, и взвинчивания раж. Устал так, что теперь дрожали поджилки. Выиграть десять тысяч, начиная со смешной сотни советских командировочных! Аня даже оценить этого не может. Чтобы оценить мастерство, нужно быть мастером. Вот и славно, что не может. Вот и слава богу! А Дитрих… он ведь деньги свои отдать хотел. Он ведь не дурак, гестаповец бывший. Что-то хотел купить, да пачку купюр на стол постеснялся выложить, трусишка. У Маркуши были небеспочвенные подозрения, что Франц Дитрих куда ближе к магическому Лондону, чем кажется. Вернее, к магическому Берлину, который вовсе не собирался смиряться с поражением, а плавно перебрался в подполье. И можно было лишь гадать, какого рода заклинания успел практиковать на пленниках  бывший надсмотрщик лагеря. Иногда Маркуша с затаенным восхищением воображал, какие эксперименты могли ставить в нацистских лагерях! Какая вседозволенность! Какой масштаб! Никогда прежде не было у волшебников столько безропотного материала. И никогда магическое сообщество не позволит обнародовать эти знания! Уж точно не в советских республиках! Влезть в голову к Францу отчаянно хотелось. Какие возможности! Какие возможности! А немцу, вероятно, тоже хотелось чего-то от мальчика. Если бы вскрылась личность его престарелого учителя… Но ведь нет. Быть такого не могло! И Марк бы палец отдал за этот ужин.. и может быть даже за подвалы. Но еще очень рано. Прежде, чем так рисковать, надо заручиться поддержкой, знать, что в случае чего тебя вытащат. А потому стоит держать немца поближе, быть может, опасно балансируя на грани уступок, и Анькино патриотичное фырканье!.. Ничем не помогает.

- Не тебя Анечка, - костяшки белеют, когда пальцы высаживаются в ковер, и слышно, как надрывно трескаются обертоны, когда голос ломается в пересохшей глотке. - Я себя проиграл… Я - себя.  Но если бы ты могла… За меня…

В стеклянеющем взгляде только предательская ясность, только уверенность, что ждать от нее помощи не придется. Ну, поделом же! Поделом ему!

- Ты права. Права. Надо пойти самому. Не трусить, не предавать тебя.

Вскидывается к ней влажными глазами. Без надежды уже, но как будто оправдываясь в последний раз перед казнью. Чтобы знала, понимала, что не намеревался рисковать ею, не думал подвести.

- Я бы никогда не позволит ничему дурному случиться с тобой. Я бы рядом был. И приятель у меня есть, Долохов, мы бы вытащили тебя, если бы… хоть намек… Но ты права. Права. Не нужно… Не нужно рисковать. Сам пойду. Долг чести ведь. Или стреляться… Князь Юсупов, даже советского разлива, не может себе позволить такого позора. А у тебя 10 тысяч останутся. На похороны. На будущее. На всякий случай.

Поднимается ломано, ноги его больше не слушают. Опирается на обтянутый атласом подлокотник. Оборачивается, смотрит воспаленными, раскрасневшимися глазами.

- Я ведь не могу… Еще больше тебя не могу. Понимаешь? На тебе ему хоть жениться придется. И останешься в Англии. Будешь княжна Юсупова, Ань. А я… что? Ты ворвешься меня выручать? - всем своим видом он собирается уходить уже, не то стреляться, не то сдаваться бывшему офицеру. Покачивается. И только на пороге оборачивается с полным отсутствием мысли в кукольно-нежном фарфоровом взгляде.
-  Золота купи на эти деньги. И береги себя. Прости.

+3

5

Смотрю на брата глазами, полными ужаса. Чувствую, как тошнота подкатывает к горлу. Мне вся эта тема была неприятна сама по себе, и я предпочитаю делать вид, что ее не существует. Но она, так или иначе, всплывала. У людей были подозрения, касательно Марка и его предпочтений. яв такие моменты усмехалась: сколько брата помнила, волочился он всегда за барышнями. Свободными, замужними, красивыми или просто с обаянием, всегда за разными. У него было обаяние, на которое девушки велись, и лишь то что о таких романах периодически узнавали (а я всеми способами сплетни пыталась пресечь, говоря то что брата у меня просто "творческий") помогали сделать так, что никто не вынес сплетни подозрений и попыток подогнать его эпатажное поведение под статью, от которой потом не отмыться.

Его слова заставляют меня чувствовать себя виноватой. Глупость такая, так твердит разум. Я не виновата. Он меня проиграл, потому что мне легче. И тут он прав. Мне предстояло унижение, но то, с которым женщины сталкивались. Я не знаю, как такое переживу. От мыслей о том, что Дитрих будет меня касаться, заставит снять одежду, мне тошно. Но еще более тошно, когда я думаю о том, что он подобное заставит сделать моего брата. У меня иного выхода нет. Любая бы в нашей семье так поступила. Пошла бы, наступив на горло собственной гордости, если бы не было другого выхода. Я смотрю на брата, догоняю его и крепко обнимаю, не давая покинуть комнату. Слезы брызнули из глаз, не могу это больше держать в себе. Мне кажется, я его обнимаю уже целую вечность, но просто уже не могу отпустить. Будто, если отпущу, мне придется идти туда, к Дитриху, уже прям сейчас.
- Да куда ж я тебя пущу, на такое дело мерзкое, - говорю я, - я пойду. Если надо. Я тебе не дам такое сделать. Перетерплю. Только потом, когда приду ночью или под утро, мы с тобой больше об этом не заговорим. Уедем и сделаем вид, что не было ничего. Домой хочу.

Но кое-что мне покоя не дает. Кое-что, что мне давно надо было сказать было брату.
- Маркуш, не княжеские мы больше. Много поколений не княжеские, смирись с этим. Не быть мне княжной Юсуповой, как и тебе князем не быть. МЫ простые, советские, пусть и крови благородной. Но это ничего не меняет. Смирись уже с этим, пожалуйста. Вот к каким событиям приводит то, что ты о семейном прошлом забыть не в состоянии. Не надо никому ничего доказывать.

Отредактировано anna dolohova (2022-04-18 20:05)

+1

6

Порывистое движение за спиной, когда Маркуша уже положил руку на ручку двери, и игра входит в отчаянное пике “пан или пропал”. Ему нравятся эти моменты. Только в такие ммент и чувствуешь, что по-настоящему живешь!
Аня врывается вего ауру отчаяния своим свежим весенним ветерком, своим вздохом сирени и яблоневого цвета, метет этими лепестками по полу белым подолом, как вишневая весенняя метель, захватывает его, как захватывает сладкий аромат цветущей весны, когда спускаешься по Садовому бульвару. Обхватывает, тычется в него трогательно самоотверженная, такая хрупкая, что хочется подхватить ее на руки и подбросить в воздух, как ребенка.

- Ну, тихо-тихо, - брат воркует в теплую макушку. - Ничего не может с тобой случиться, звезда моя! Я не позволю. Считай, что все это лишь хороший ужин, а собеседник - неудобная муха, которая кружит над твоей тарелкой!

Сам-то Марк именно так к людям и относится. Все они - лишь помехи или возможности. Дитрих кажется ему сейчас замечательной возможностью. Во всех смыслах прекрасной! Он намерен отдать сестру замуж или получить компенсацию. Плюс к выигрышу. Вместе они сложат отличную сумму. А лучше получить компенсацию за сам риск оскорбления… Но над этим еще придется поработать. План зреет в его голове немедленно и увлекательно. Сейчас он отправится к этому ненормальному Долохову и внесет ему на уши лучшие спагетти в Лондоне. В Лондоне и не готовят таких спагетти, какие умеет готовить князь Юсупов. Только в риме!

Нежно баюкает сестру на груди, целует остренькие как камушки девичьи костяшки.

- Я знал, что ты меня выручишь, Аннушка. Что не бросишь своего заблудшего брата. И я - тебя. Я  тебя не брошу с этим. Нечего бояться. Доказывать я не буду. Не стану. Не пушкинские времена. Права ты. Конечно, права. Мудрая моя девочка. И если скажешь, забуду. Буду так и быть, стану от сохи. Так тебе спокойнее?

Но нет, он не может. Не потому что он Юсупов, хотя не без этого. Потому что тот, другой, наследник другого рода, и никаких шансов сохранить этот дар в Советском Союзе у Маркуши нет. Он понял это еще в Венгрии. В той Венгрии, которую Союз смял, скомкал и пожрал, как Молох. Достаточно было лишь разок взглянуть на настоящую заграницу, чтобы эта нежность стала неистребимой. Нет, еще до того, раньше. Когда поступал в МГИМО, когда просил отправить его писать за рубеж. Но уж слишком пристрастное было отношение к наследникам древних фамилий.

Так просто отказаться от своего предназначения он не мог. Продолжатель семейного древа, хранитель семейной магии, тут даже на каникулах в колхозе не забудешь. Даже фамилию сменив. Многие ведь меняли. На простые, мужицкие. Ради конъюнктуры. Но сейчас ему проще утешить сестру. Маркуша так давно привык говорить одно, думать другое и делать совсем третье, что это не составляет ему труда. Он всегда знает, где его собственная правда и где та, что он сервирует в школы, для бабушки, для главы штаба и для руководства газеты, и еще десятая, которую он потом для публики растиражирует в статеечке. Для черни. Однажды все эти истины стекутся в одну и Маркуша почувствует себя по-настоящему честным, почти голым, в каждом моменте, но еще не сейчас. Может быть, очень не скоро.
- Что же… - вздыхает, мягко отпускает ее, нажимает ручку. - Пойду скажу, что ты согласна.

+2


Вы здесь » all things must pass » A DAY IN THE LIFE » 12.IX.1963 vanity fair


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно